Список чтения заключенного

К
В журнале The New Yorker недавно появилась удивительная статья A Prisoner’s Reading List (Список чтения заключенного). Ее автор Алекс Халберстадт (Alex Halberstadt) рассказывает о своем знакомстве с Дэниелом (Даниилом) Генисом, сыном известного русского писателя Александра Гениса.

Список чтения заключенного

Я встретил Даниила Гениса в книжном магазине. Это было в марте, я пришел туда, чтобы прочитать лекцию о Сергее Довлатове, писателе-юмористе позднесоветского периода. Когда я закончил, Генис подошел ко мне, он хотел поговорить о книгах. О них, как выяснилось, он знает много. Генис говорит быстро и часто, у него бледные глаза и вкрадчивый взгляд, из-за которого он выглядит так, словно скрывает что-то очень важное.

Тем вечером на нем была футболка, обтягивающая внушительный живот, и плохо сидящий блейзер. В книжном магазине он оказался неслучайно: его отец, Александр Генис, был другом Сергея Довлатова, и, так уж вышло, что сейчас он один из самых широко известных русскоязычных авторов; его сборники эссе — в списках бестселлеров в России.
Мы поговорили с Генисом-младшим, и выяснилось, что наши родители были отдаленно знакомы, и что мы ходили в одну и ту же школу, и через некоторое время я с удивлением спросил, почему мы никогда не встречались? Потому, признался Генис, что он лишь несколько недель назад вышел из тюрьмы, где провел десять лет и три месяца, отбывая срок по обвинению в пяти вооруженных ограблениях. Он также заметил весьма небрежно, что своей начитанностью он обязан вовсе не Нью-Йоркскому университету, в котором получал степень по истории, и не работе в литературном агентстве на Манхеттене, а тюрьме «Грин Хэвен», в Стормвилле, штат Нью-Йорк. Именно там он прочел тысячу сорок шесть книг.

Мы оставались на связи, несколько раз ужинали вместе и выпили огромное количество бутилированной сернистой минеральной воды с Брайтон Бич. Генис рассказал о себе более подробно. Он вырос на Вашингтон Хайтс, в квартире, которая в восьмидесятых и в начале девяностых выполняла роль клуба для сильно-пьющих советских эмигрантов — писателей и художников. Его отец — критик, эссеист и радиоведущий, чья роль в русской литературе может быть описана как невероятное сочетание Бернара Анри-Леви и Билла Брайсона — руководил этим постоянным потоком гостей и водки. С Довлатовым и Петром Вайлем Александр Генис редактировал влиятельный русскоязычный еженедельный журнал «Новый американец». В квартире на Элвуд стрит мужчины готовили еду и обсуждали искусство, политику, произносили множество тостов, а женщины, — как правило, жена Гениса, Ирина, сотрудница Pan Am (*Пан Американ — авиакомпания*) — убирали после них. Некоторые гости напивались так сильно, что на следующее утро просыпались в ванной; пьяный Довлатов однажды подарил пятилетнему Даниилу пневматический пистолет. Генис-сын носил костюм и получал от отца карманные деньги в обмен на чтение сложных книг и переводы на русский. «Ко мне относились, как к миниатюрному взрослому, — сказал он. — И я с младых ногтей запомнил: если ты талантлив и творчески успешен, тебе простят любое преступление». В старших классах Генис с друзьями ходил на панк-тусовки в центре города и слушал Wu Tang Clan, но, оставаясь наедине с собой, посещал антикварные книжные магазины, прочесывая полки произведениями греческой и римской классики, изданными в 18-19 вв, а также читал Фому Аквинского, Монтескье и Данте. На первом курсе университета совсем другие книги подтолкнули его попробовать наркотики и окружить себя людьми, которые их принимают. «Запоем читать Ницше, Берроуза и битников в том возрасте — это была не самая светлая мысль», — заметил он. В университете Генис покупал кокаин у уличных дилеров на Вашингтон Хайтс и перепродавал его однокурсникам в Нью-Йорскском университете по городским ценам. На прибыль от перепродажи он покупал книги, оплатил семестр учебы в Копенгагене, проехал по Европе и снял большую квартиру на углу Второй улицы и Второй авеню, где в 1999 году продал унцию кокаина полицейскому под прикрытием. Это было его первое преступление, и адвокат добился смягчения приговора до пяти лет условно, возможно, благодаря тому, что Генис обобщил фразой «привилегированное положение белого человека и моя молодость».

Генису была ненавистна мысль о том, что ему придется просить мать внести залог, но он не особо беспокоился насчет своих карьерных перспектив. «Я всегда знал, что буду работать с книгами, а людям из книжного мира не было дела до моих судимостей». Он проходил университетскую практику в издательстве Applause Books, где отвечал за редактирование кино-энциклопедии, и после окончания учебы в Нью-Йоркском Университете — на семестр раньше и с отличием — он стал работать на Нэнси Лав (Nancy Love), литературного агента в Верхнем Ист-Сайде. Он обрабатывал договоры и присланные рукописи. Спустя два года он потерял эту работу, к тому моменту его девушка подсадила его на героин. Он обнаружил, что стал наркоманом, путешествуя с дядей по Латвии; его задержали на ж/д вокзале в Риге, когда дилер предложил ему воспользоваться многоразовым шприцом советского производства, спрятанным в кармане пальто.

Вернувшись в Нью-Йорк, Генис женился на венгерке, Петре Сабо, организаторе вечеринок; почти год после свадьбы ему удавалось скрывать от нее свою тайну. Он прошел детоксикацию и реабилитацию и даже пробовал метадон, но безуспешно. Зависимость стоила ему больше ста долларов в день, и он постоянно был на мели. В 2003-м, на зарплате в 25 долларов в час в качестве репетитора по подготовке к S. A. T. («Scholastic Assessment Test», дословно «Академический Оценочный Тест», дальний родственник нашего ЕГЭ*) в Принстон Ревью (*«Princeton Review» — компания, предоставляющая услуги для подготовки к экзаменам и тестам*), Генис задолжал пять тысяч долларов местному дилеру, украинцу с репутацией жестокого человека.

«Я очень боялся, особенно за жену. Оглядываясь назад, я понимаю, что должен был попросить денег в долг у родителей». Вместо этого Генис занялся грабежами, которые войдут в анналы, как самые нелепые преступления в истории города. В августе того же года в течение недели он ограбил два магазина и трех пешеходов, угрожая карманным ножом и долго извиняясь, прежде чем убежать. «Я был ужасным вором», — сказал он. Когда он попытался ограбить двух мужчин на улице, они бросили в него пиццей. Одна раздраженная хозяйка магазина — миниатюрная женщина, которая в тот момент закрывала чайный магазинчик на ночь — на его требование отдать деньги ответила: «пошел на х*й». Генис подчинился. К концу недели он украл достаточно, чтобы расплатиться с дилером, и после этого, наконец, нашел в себе силы справиться с зависимостью. Он был чист уже три месяца, когда одна из его прошлых жертв заметила его на улице. Наручники защелкнулись на его запястьях на углу Стэнтона и Боуери. Заметка об аресте в газете «Нью-Йорк Пост» была озаглавлена «Извиняющийся бандит арестован после серии вежливых ограблений».

Генис все еще был на испытательном сроке, никто не внес залог, и он провел девять месяцев в «Рикерс» (Рикерс (англ. Rikers Island) — остров-тюрьма в проливе Ист-Ривер, относящаяся к городу Нью-Йорк*), ожидая вынесения приговора. В июне 2004-го судья приговорил его к двенадцати годам лишения свободы, десять из них без права на условно-досрочное освобождение. Генис отбывал срок в дюжине тюрем, строгого и общего режима, как зритель в первом ряду, он наблюдал за парадом американской пенитенциарной системы. Находясь в заключении, он работал помощником раввина, занимался бодибилдингом (лишь повредил спину), был свидетелем расистского бунта и убийства, однажды видел, как человек пытался утопиться в унитазе, и еще съел чайку, приготовленную тюремным гурманом. Генис познакомился с Майклом Элигом, «убийцей Клаб-кид»; с Робертом Чемберсом, по прозвищу «убийца-денди»; с Роналдом Дэфо-младшим, чье преступление — убийство четырех детей и их родителей, — легло в основу романа «Ужас Амитивилля».

Большую часть времени, впрочем, Генис читал. «Дни в тюрьме похожи друг на друга, и самые осмысленные и частые беседы из всех, что у меня были — это беседы с писателями». Он вел список книг в дневнике. Недавно он позволил мне просмотреть эту пачку развалившихся, разрозненных листов, плотно исписанных его мелким аккуратным почерком. Каждая книга была пронумерована и описана в свободной, но лаконичной манере; краткость своих записей Генис объясняет перебоями в поставках писчей бумаги в тюрьму. Он дочитал последнюю книгу в списке — мемуары Элига (они ему понравились) — в январе. «Я начал с книг, которые помогли бы мне разобраться в ситуации вокруг», — вспоминает Генис, имея в виду книги о заключенных: он прочел «Мотылька» Анри Шарьера, «Записки из мертвого дома» Достоевского, рассказы о ГУЛАГе Солженицына и Шаламова, автобиографию Малькольма Икс, мемуары Альберта Шпеера о тюрьме Шпандау, и книгу Теда Коновера «Newjack: Guarding Sing Sing» (из которой администрация тюрьмы изъяла четыре страницы). Затем он налег на книги об авторитарных режимах («Читая об ужасных вещах, я понимал, что в сравнении с ними у меня все не так уж плохо»): биографии Пола Пота, Мао и Пиночета; истории о Красных кхмерах и Культурной революции; дневники Геббельса. Генис попал в тюрьму, будучи атеистом, склонным к моральному релятивизму, теперь же он был озабочен проблемой добра и зла, он прочесал Паскаля, Руссо, Шопенгауэра, «Преступление и наказание» Достоевского и «Голод» Кнута Гамсуна. Разбавленный небольшими дозами научной фантастики: Уильямом Гибсоном, Фредериком Полом и Филиппом Диком — «чтоб расслабиться» — дневник Гениса продолжал увеличиваться в размерах. «Чтение в тюрьме позволяло мне следовать моим интересам», — сказал он; некоторые книги он читал, в основном, из антропологических соображений, чтобы лучше понимать своих друзей. Занявшись производством песто («для этого требовалась микроволновка») вместе с францисканским монахом, осужденным за растление малолетних, Генис приступил к чтению «Цветочков святого Франциска Ассизского» и «Лолиты». Бывший член Черной освободительной армии вдохновил его взяться за «Душу во льду», а также — за книги Дональда Гойнса и Франца Фанона, и за историю Растафарианства.

Беседы с раввином привели его к Мартину Буберу, Иосифу Флавию, Спинозе, книге Любавичского ребе Менахема-Мендла Шмеерсона, бесчисленным памфлетам Хабад-Любавич, и даже «Путеводителю растерянных», эпистолярному труду философа 12 века Маймонида (Генис: «совершенно бескрайнему»). В это верится с трудом, но друг-гей настоял на том, чтобы Генис прочел книги о гомосексуалистах («В основном это были Честертон и „Возвращение в Брайдсхэд“ Ивлина Во), включая мемуары Дэвида Седариса и Августина Барроуза, а так же „Готовим с Фернет Бранка“ Джеймса Гамильтона-Патерсона. „Люди видели, что за книгу я читаю, и у них возникала куча вопросов“, — сказал Генис. Заключенным запрещено пользоваться интернетом, и иногда книги было сложно достать. Отец Гениса привозил целые стопки книг, когда навещал его; некоторые издания он заказывал по каталогу или пользуясь межбиблиотечным абонементом; другие Генис-сын брал в тюремных библиотеках; их он описывает как „пятнадцать тысяч наименований, по большей части — Джеймс Паттерсон“. Прочесывая их устаревшие коллекции, Генис обнаружил в себе склонность к чтению книг, которые сегодня почти забыты, и коротал недели с Казановой, Иеремией Бентамом, „Пленником Зенды“ и полным собранием сочинений Ричарда Френсиса Бертона, переводчика „Тысячи и одной ночи“, который также известен тем, что пробрался в Мекку, переодевшись в персидские одежды. „Тюрьма позволила мне прочитать все это“, — голос Гениса звучал почти ностальгически. Листая дневник, можно заметить, что некоторые книги он прочел просто потому, что они были в библиотеке. Иначе как еще объяснить записи вроде „Сумо: от обряда к спорту“ автор: П. Л. Кьюлер („автор не признает, что в борьбе сумо есть что-то нелепое“); » Обзор спортивных добавок" Билла Филипса («мне было приятно узнать, что креатин не оказывает вредного влияния на почки»); «Коварная Кэнди» Эндрю Вакса («все еще тупо»); «Божественное откровение ада» Мэри К. Бакстер («я застрял в клинике на пять часов и за это время прочитал всю книгу»); «Джеки, оу!» Джеки Мэйсона и Кена Гросса («он родился в Висконсине!»); «Кристина из Швеции» Свен Столпе («та еще штучка!»); «Наблюдая за русскими» Владимира Жельвиса («полностью построен на стереотипах и абсолютно правдив»); «Сосиска» Никола Флетчера («обзор лучших сосисок в мире»); «Пеллюсидар» Эдгара Райса Берроуза («проблему гравитации никогда не решить»); и «Великая Война: Американский фронт» Гарри Тертлдав («больше ни одной книги Тертлдава я в руки не возьму»). Кроме прочтения номеров «Нью-йоркера», «Харперс» и «Атлантик» («достать их в тюрьме было не так-то просто») от корки до корки, Генис посвящал много времени серьезной литературе, особенно длинным, сложным романам, требующим достаточной мотивации и времени даже при самых благоприятных обстоятельствах. Он прочитал Манна, Джеймса, Мелвилла, Музиля, Найпола. Он одолел «Ярмарку тщеславия» и «Бесконечную шутку». Он прочитал и перечитал русских на русском. Он охватил Шейбона, Летема и Уэльбека. Поначалу Генис сопротивлялся и не хотел читать «Улисса», но отец продолжал приносить книгу. «Я настаивал, что у него не хватит силы воли продраться сквозь этот роман, когда он выйдет на свободу», — сказал мне Александр Генис.

Чтение укрепляло эту порой хрупкую связь между отцом и сыном. «Я не думаю, что папа действительно смирился с моим заключением, и книги связывали нас, мы оба наслаждались ими и могли часами обсуждать их без всяких споров», — сказал Дэниел Генис. Ему понадобился год, чтобы осилить семь томов Пруста. Большую часть этого времени он провел в одиночном заключении — его наказали за «несанкционированный обмен» после того, как несколько заключенных «продали ему свои души» за чашку кофе («охранники-христиане не оценили мое чувство юмора»). Он читал «В поисках утраченного времени» параллельно с двумя путеводителями, с кучей примечаний на французском и со словарем. Он сказал, что ни один роман не заставлял его так сильно ценить время, проведенное в тюрьме. «Конечно же, мы тоже художники памяти...», — написал он о заключенных в своем дневнике, фиксируя впечатления об «Обретенном времени». «Каждый внутри себя пытается заставить время идти настолько быстро, насколько это возможно, и жить только в прошлом, — сказал он. — Но убивать время, в сущности, значит укорачивать свою жизнь».
В тюрьме время было одновременно и врагом, и главным ресурсом, и Пруст убедил Гениса, что единственный способ существовать вне времени хотя бы на мгновение — это стать писателем. Он сочинил фантастический роман об обществе, где наркотики легальны, под названием «Наркотика» («Narcotica»). Позже он наткнулся на персонажа в романе Мураками, который сказал: «чтобы полностью прочитать Пруста, надо сесть в тюрьму». Так громко Генис не смеялся ни разу за десять лет.

Генис живет с Петрой Сабо — они оставались мужем и женой все время, пока он был в тюрьме — близ канала Гованус (*Бруклин*). Он освоил Фейсбук, смартфон и теперь собирается стать журналистом. Петра — инструктор по йоге, и, когда я в последний раз навещал их, она сидела на полу в позиции, которая, кажется, нарушала сразу несколько законов анатомии. Генис достал сигарету. Я спросил, что он сейчас читает. «Честно говоря, — сказал он, — я не прочел ни одной книги с тех пор, как освободился».