На информационном ресурсе применяются рекомендательные технологии (информационные технологии предоставления информации на основе сбора, систематизации и анализа сведений, относящихся к предпочтениям пользователей сети "Интернет", находящихся на территории Российской Федерации)

Свежие комментарии

Современные стихи, которые вынимают из тебя душу

тихи, от которых хочется жить. Авторы, которые чувствуют так тонко, и попадают прямо в цель. Стихи, которые хочется перечитывать и перечитывать, пока не запомнишь наизусть.

современная поэзия

 

 

Аля Кудряшева (izubr), 2007

 

Мама на даче, ключ на столе, завтрак можно не делать. Скоро каникулы, восемь лет, в августе будет девять. В августе девять, семь на часах, небо легко и плоско, солнце оставило в волосах выцветшие полоски. Сонный обрывок в ладонь зажать, и упустить сквозь пальцы. Витька с десятого этажа снова зовет купаться. Надо спешить со всех ног и глаз — вдруг убегут, оставят. Витька закончил четвертый класс — то есть почти что старый. Шорты с футболкой — простой наряд, яблоко взять на полдник. Витька научит меня нырять, он обещал, я помню. К речке дорога исхожена, выжжена и привычна. Пыльные ноги похожи на мамины рукавички. Нынче такая у нас жара — листья совсем как тряпки. Может быть, будем потом играть, я попрошу, чтоб в прятки. Витька — он добрый, один в один мальчик из Жюля Верна. Я попрошу, чтобы мне водить, мне разрешат, наверно. Вечер начнется, должно стемнеть. День до конца недели. Я поворачиваюсь к стене. Сто, девяносто девять.

Мама на даче. Велосипед. Завтра сдавать экзамен. Солнце облизывает конспект ласковыми глазами. Утро встречать и всю ночь сидеть, ждать наступленья лета. В августе буду уже студент, нынче — ни то, ни это. Хлеб получерствый и сыр с ножа, завтрак со сна невкусен. Витька с десятого этажа нынче на третьем курсе. Знает всех умных профессоров, пишет программы в фирме. Худ, ироничен и чернобров, прямо герой из фильма. Пишет записки моей сестре, дарит цветы с получки, только вот плаваю я быстрей и сочиняю лучше. Просто сестренка светла лицом, я тяжелей и злее, мы забираемся на крыльцо и запускаем змея. Вроде они уезжают в ночь, я провожу на поезд. Речка шуршит, шелестит у ног, нынче она по пояс. Семьдесят восемь, семьдесят семь, плачу спиной к составу. Пусть они прячутся, ну их всех, я их искать не стану.

Мама на даче. Башка гудит. Сонное недеянье. Кошка устроилась на груди, солнце на одеяле. Чашки, ладошки и свитера, кофе, молю, сварите. Кто-нибудь видел меня вчера? Лучше не говорите. Пусть это будет большой секрет маленького разврата, каждый был пьян, невесом, согрет, теплым дыханьем брата, горло охрипло от болтовни, пепел летел с балкона, все друг при друге — и все одни, живы и непокорны. Если мы скинемся по рублю, завтрак придет в наш домик, Господи, как я вас всех люблю, радуга на ладонях. Улица в солнечных кружевах, Витька, помой тарелки. Можно валяться и оживать. Можно пойти на реку. Я вас поймаю и покорю, стричься заставлю, бриться. Носом в изломанную кору. Тридцать четыре, тридцать…

Мама на фотке. Ключи в замке. Восемь часов до лета. Солнце на стенах, на рюкзаке, в стареньких сандалетах. Сонными лапами через сквер, и никуда не деться. Витька в Америке. Я в Москве. Речка в далеком детстве. Яблоко съелось, ушел состав, где-нибудь едет в Ниццу, я начинаю считать со ста, жизнь моя — с единицы. Боремся, плачем с ней в унисон, клоуны на арене. «Двадцать один», — бормочу сквозь сон. «Сорок», — смеется время. Сорок — и первая седина, сорок один — в больницу. Двадцать один — я живу одна, двадцать: глаза-бойницы, ноги в царапинах, бес в ребре, мысли бегут вприсядку, кто-нибудь ждет меня во дворе, кто-нибудь — на десятом. Десять — кончаю четвертый класс, завтрак можно не делать. Надо спешить со всех ног и глаз. В августе будет девять. Восемь — на шее ключи таскать, в солнечном таять гимне…

Три. Два. Один. Я иду искать. Господи, помоги мне.

 

 

 

Дана Сидерос, 2009

 

Один мой друг подбирает бездомных кошек,

Несёт их домой, отмывает, ласкает, кормит.

Они у него в квартире пускают корни:

Любой подходящий ящичек, коврик, ковшик,

Конечно, уже оккупирован, не осталось

Такого угла, где не жили бы эти черти.

Мой друг говорит, они спасают от смерти.

Я молча включаю скепсис, киваю, скалюсь.

Он тратит все деньги на корм и лекарства кошкам,

И я удивляюсь, как он ещё сам не съеден.

Он дарит котят прохожим, друзьям, соседям.

Мне тоже всучил какого-то хромоножку

С ободранным ухом и золотыми глазами,

Тогда ещё умещавшегося в ладони…

Я, кстати, заботливый сын и почетный донор,

Я честно тружусь, не пью, возвращаю займы.

Но все эти ценные качества бесполезны,

Они не идут в зачет, ничего не стоят,

Когда по ночам за окнами кто-то стонет,

И в пении проводов слышен посвист лезвий,

Когда потолок опускается, тьмы бездонней,

И смерть затекает в стоки, сочится в щели,

Когда она садится на край постели

И гладит меня по щеке ледяной ладонью,

Всё тело сводит, к нёбу язык припаян,

Смотрю ей в глаза, не могу отвести взгляда.

Мой кот Хромоножка подходит, ложится рядом.

Она отступает.

 

 

 

Ок Мельникова, 2012

 

все важные фразы должны быть тихими,

все фото с родными всегда нерезкие.

самые странные люди всегда великие,

а причины для счастья всегда невеские.

самое честное слышишь на кухне ночью,

ведь если о чувствах — не по телефону,

а если уж плакать, так выть по-волчьи,

чтоб тоскливым эхом на полрайона.

любимые песни — все хриплым голосом,

все стихи любимые — неизвестные.

все наглые люди всегда ничтожества,

а все близкие люди всегда не местные.

все важные встречи всегда случайные.

самые верные подданные — предатели,

цирковые клоуны — все печальные,

а упрямые скептики — все мечтатели.

если дом уютный — не замок точно,

а квартирка старенькая в Одессе.

если с кем связаться — навеки, прочно.

пусть сейчас не так всё, но ты надейся.

да, сейчас иначе, но верь: мы сбудемся,

если уж менять, так всю жизнь по-новому.

то, что самое важное, не забудется,

гениальные мысли всегда бредовые.

кто ненужных вычеркнул, те свободные,

нужно отпускать, с кем вы слишком разные.

ведь, если настроение не новогоднее,

значит точно не с теми празднуешь.

 

 

 

Ася Анистратенко, 2007

 

Говоришь сам себе, что прошла зима,

пережил то, что смог; что не смог, — оставил

так, как есть; не сошел до конца с ума,

закалился в процессе не хуже стали,

вышел в мир, осмотрелся, раскрыл ладонь -

подкормить голубей у седой скамейки,

рассказал им, что свил сам с собой гнездо

там, внутри, где прописан до самой смерти,

рассказал им, что видел плохие сны,

что на кухне пригрелся у батареи,

но зимы не растопишь ничем земным,

а земное в тебе, говоришь, стареет…

рассказал бы еще, но в ушах свистит,

и карман обмелел, и ладонь пустая…

иногда для того, чтобы всех простить,

одного воскресения не хватает.

 

 

 

Вера Полозкова, 2009

 

ладно, ладно, давай не о смысле жизни, больше вообще ни о чем таком

лучше вот о том, как в подвальном баре со стробоскопом под потолком пахнет липкой самбукой и табаком

в пятницу народу всегда битком

и красивые, пьяные и не мы выбегают курить, он в ботинках, она на цыпочках, босиком

у нее в руке босоножка со сломанным каблуком

он хохочет так, что едва не давится кадыком

черт с ним, с мироустройством, все это бессилие и гнилье

расскажи мне о том, как красивые и не мы приезжают на юг, снимают себе жилье,

как старухи передают ему миски с фруктами для нее

и какое таксисты бессовестное жулье

и как тетка снимает у них во дворе с веревки свое негнущееся белье,

деревянное от крахмала

как немного им нужно, счастье мое

как мало

расскажи мне о том, как постигший важное – одинок

как у загорелых улыбки белые, как чеснок,

и про то, как первая сигарета сбивает с ног,

если ее выкурить натощак

говори со мной о простых вещах

как пропитывают влюбленных густым мерцающим веществом

и как старики хотят продышать себе пятачок в одиночестве,

как в заиндевевшем стекле автобуса,

протереть его рукавом,

говоря о мертвом как о живом

как красивые и не мы в первый раз целуют друг друга в мочки, несмелы, робки

как они подпевают радио, стоя в пробке

как несут хоронить кота в обувной коробке

как холодную куклу, в тряпке

как на юге у них звонит, а они не снимают трубки,

чтобы не говорить, тяжело дыша, «мама, все в порядке»;

как они называют будущих сыновей всякими идиотскими именами

слишком чудесные и простые,

чтоб оказаться нами

расскажи мне, мой свет, как она забирается прямо в туфлях к нему в кровать

и читает «терезу батисту, уставшую воевать»

и закатывает глаза, чтоб не зареветь

и как люди любят себя по-всякому убивать,

чтобы не мертветь

расскажи мне о том, как он носит очки без диоптрий, чтобы казаться старше,

чтобы нравиться билетёрше,

вахтёрше,

папиной секретарше,

но когда садится обедать с друзьями и предается сплетням,

он снимает их, становясь почти семнадцатилетним

расскажи мне о том, как летние фейерверки над морем вспыхивают, потрескивая

почему та одна фотография, где вы вместе, всегда нерезкая

как одна смс делается эпиграфом

долгих лет унижения; как от злости челюсти стискиваются так, словно ты алмазы в мелкую пыль дробишь ими

почему мы всегда чудовищно переигрываем,

когда нужно казаться всем остальным счастливыми,

разлюбившими

почему у всех, кто указывает нам место, пальцы вечно в слюне и сале

почему с нами говорят на любые темы,

кроме самых насущных тем

почему никакая боль все равно не оправдывается тем,

как мы точно о ней когда-нибудь написали

расскажи мне, как те, кому нечего сообщить, любят вечеринки, где много прессы

все эти актрисы

метрессы

праздные мудотрясы

жаловаться на стрессы,

решать вопросы,

наблюдать за тем, как твои кумиры обращаются в человеческую труху

расскажи мне как на духу

почему к красивым когда-то нам приросла презрительная гримаса

почему мы куски бессонного злого мяса

или лучше о тех, у мыса

вот они сидят у самого моря в обнимку,

ладони у них в песке,

и они решают, кому идти руки мыть и спускаться вниз

просить ножик у рыбаков, чтоб порезать дыню и ананас

даже пахнут они – гвоздика или анис –

совершенно не нами

значительно лучше нас

 

 

Ксения Желудова, 2011

 

Памятка

 

прочитай и выучи наизусть:

тьма имеет предел, и любая грусть

преодолима, если построить мост;

боль исчерпаема, горе имеет дно,

если осмелиться встать в полный рост,

дотянуться до счастья, ибо оно

досягаемо, и рецепт его крайне прост.

запиши и бумагу затем сожги:

люди — концентрические круги,

у всех одинакова сердцевина.

память — вбитый в темя дюймовый гвоздь,

научись прощать, он выйдет наполовину.

обиды и скорбь созревают в тугую гроздь,

выжми до капли, получишь терпкие вина.

взрослей, но и не думай стареть,

смерть существует, но это всего лишь смерть,

дань закону контраста.

не стоит пытаться нумеровать страницы,

ибо время тебе неподвластно.

в твоих силах помнить слова, имена и лица,

рушить стены и презирать границы,

любить, покуда сердце не задымится,

и знать, что всё это не напрасно.

 

 

Яшка Казанова, 2013

 

ошибались, сногсшибались, целовались, как большие.

улыбались только шире.

умилялись только шиве.

пили ночью травы с мёдом, небо звездами сшивали.

пели ом намах шивая.

он живой. она живая.

пальцы гладили друг другу. на рассвете расцветали,

в таинствах сладчайших тая.

он святой. она святая.

жили счастливо и долго то ли парой, то ли сектой.

вот бы всем так вот бы всем так

вот бы все так вот бы все так

 

 

 

Превзойти всех (Elana Lee), 2011

 

нет ничего страшнее

чем жить прошлым

я расскажу тебе

как это

мой хороший

это как осень

поздняя, нервная, злая

тянется цепкими пальцами к шее

шарф затянуть потуже

увы

выражений

не выбирая

это когда

в глицериновой

глянцевой пустоте

некому позвонить

и услышать простое

- ты где

- что там с тобой происходит

без шуток

где ты?

это когда тебе не за кем

на край света

нечем дышать

и не с кем делить рассветы

завтрак в постель

фотокарточки

отпуска

время застыло

астральной проекцией молота

у виска

кто б научил нас

вычеркивать

и отпускать

это когда ноль пропущенных

на мобильном

или звонят, но не те

и не так стабильно

это когда говоришь ему

"мой любимый"

а у него о тебе

ни одной строки

сердце кормить суррогатами

не резонно

я бы сбежала и в мельбурн

и в аризону

только у боли

ни вектора

ни сезона

море уходит обратно

в свои пески

так телефон

разрывается от молчанья

сердце ломает мне ребра

в одно касание

все что нас мучает

мы выбираем сами

крутится жизни

нещадное колесо

на переправе

от холода сводит пальцы

ты научил меня верить

и оставаться

но до тебя

не допеться, не достучаться

я тебя очень.

забыли об этом.

всё

 

 

 

Reine de Chaos

 

И ты, вероятно, спросишь: какого лешего?

А я отвечу пафосно: было нужно.

Ну, в общем, кажется, звали его Иешуа,

Мы пили красное поздней ночью из чайных кружек.

И он как-то очень свежо рассуждал о политике

И все твердил: мол, нужна любовь и не надо власти.

И вдруг сказал: "Ты уж не сочти меня нытиком,

Но я устал, понимаешь, устал ужасно.

Стигматы ноют от любых перемен погоды,

И эти ветки терновые к черту изгрызли лоб.

Или вот знаешь, летом полезешь в воду,

И по привычке опять по воде — шлеп-шлеп…

Ну что такое. ей-богу. разнылся сдуру.

Что ж я несу какою-то ерунду?!

… Я просто… не понимаю, за что я умер?

За то, чтобы яйца красили раз в году?

О чем я там, на горе, битый день долдонил?

А, что там, без толку, голос вот только сорвал.

Я, знаешь ли, чертов сеятель — вышел в поле,

Да не заметил сослепу — там асфальт.

И видишь ведь, ничего не спас, не исправил,

А просто так, как дурак, повисел на кресте.

Какой, скажи, сумасшедший мне врач поставил

Неизлечимо-смертельный диагноз — любить людей?"

Он сел, обхватив по-детски руками колени,

И я его гладила по спутанным волосам.

Мой сероглазый мальчик, ни первый ты, ни последний,

Кто так вот, на тернии грудью, вдруг понял сам,

Что не спросил, на крест взбираясь, а надо ли?

(У сероглазых мальчиков, видимо, это в крови).

… А город спит, обернувшись ночной прохладою,

И ты один — по колено в своей любви.

 

 

Джу, 2013

 

на холодном тротуаре

неподвижно снег лежит

ангел твой опять в ударе

зол, похмелен и небрит

тащит сломанные крылья,

матерится через шаг -

мол, опять не тех любили,

мол, прохлопал, сам дурак.

на последнем перекрестке

он взлетит, помят и бел

в неба тонкую полоску,

в мокрый колкий снежный мел.

все мы рано или поздно

доиграем этот квест

но пока над нами звезды

бог не выдаст, черт не съест

 

 

Юлия Идлис, Страстное

 

Беру губами ямку в твоей ладони -

так жеребенок пробует все на ощупь,

надеясь -сахар. Завтра вдвоем потонем

(ты — на моей спине) в океане ночи.

Будем плыть, задыхаясь; шрапнелью звезды

вспенят поверхность мрака слева и справа.

По всхлипам-вздохам будем считать мы версты,

и взрывом полной луны загудит переправа.

Быстрей, быстрей! — подгоняемы тихим скрипом

мышц и коже на хрупкой костистой раме,

нырнем под сумрак. Ты захлебнешься криком,

и я подумаю: ранен. Конечно, ранен!

Уронишь лицо в мои волосы, и отпустишь

поводья рук; я, этому знаку внемля,

рванусь — и вынесу разом тебя на пустошь

нового утра; и опущу на землю.

 

источник

Картина дня

наверх