Сравнительное Богословие

Россия-Русь — одна из региональных цивилизаций на планете, вбирающая в себя на протяжении всей истории окружающие её народы. Русь — самозабвенное зеркало Мира в том смысле, что после гибели предшествующей неправедной глобальной цивилизации человечество почти полностью лишилось осознанной памяти о ней, утратив её культуру, а в становлении культуры новой глобальной цивилизации, которая объединит всё человечество в человечности, Русь вбирает в себя все другие культуры и несущие их народы по мере того, как непредвзято-самозабвенно решает в своей жизни вопрос «что есть истина из всего того, с чем она имеет дело в своей жизни?»

Иными словами мы — Русь — по своей сути цивилизация меры:

• если мы не ошибаемся в ответе на указанный вопрос, то в границы Руси вливаются новые народы, а их культуры, освободившись от какой-то прежде свойственной им порочности, вливаются в культуру самой Руси, обогащая её свойственной им истиной;

• если мы ошибаемся в ответе на указанный вопрос, то к ошибочно решенному в прошлом вопросу Божий Промысел возвращает нас снова и снова до тех пор, пока мы не придём к истинному ответу на него.

 

При этом земли и народы вливаются в Русскую многонациональную цивилизацию, становясь русскими. И этот процесс лежит, по нашему убеждению, в русле Промысла. Мы — Русь — задаем тот «общий аршин», о котором писал Ф.И.Тютчев, но мы задаем его на будущее; а во всякое настоящее другие пытаются измерить нас полученным от нас же некогда в прошлом¹ и обреченном к отмене стандартом.

Именно по этой причине, — являющейся сутью региональной цивилизации Руси на этапе становления человечности после краха предшествующей глобальной цивилизации, — мы безрассудно легковерны, доверчивы, и очертя головы бросаемся во всевозможные начинания, скоропостижно уверовав в нечто новое и полностью отрекшись от своего недавнего прошлого. Но скороспелая фанатичная вера во что-либо у нас краткосрочна и возникает только при выходе из кризисов развития, в которых выражаются наши же прошлые уходы от своевременных ответов на вопрос «что есть истина?» и наши же прошлые ошибки в ответах на него. Потом она также быстро, как и пришла, проходит, и мы начинаем сомневаться в том, что прежде успело стать неусомнительной фанатичной верой и начинаем испытывать её на истинность, в убежденности, что истина устоит во всяком испытании жизнью, а ложь и ошибки рухнут². Это касается всего: как вероучений и богословских доктрин, заведомо не подтверждаемых в искусственных экспериментах (но истинность которых может подтвердить либо опровергнуть только сама жизнь), так и научных гипотез и теорий, которые могут быть подвергнуты проверке экспериментом.

Единственное в чём большинство никогда на Руси не сомневалось, так это в том, что Всевышний Бог, предопределивший бытие Мироздания, есть и, что с Ним дóлжно человекам жить в ладу. Да и многие из тех, кто в эпоху государственной идеологии материалистического атеизма утверждали, что Бога нет, всё же в жизни вели себя по совести, которая чувствовала, что Бог есть и жить надо, воплощая в реальность ощутимый совестью Промысел.

При этом Русь не помнит в своей истории фактов, когда в ней рождались пророки — восприемники откровений Свыше, которые бы становились основой господствующих на Руси вероучений. Все вероучения, которые заместили собой языческие верования народов, живущих в границах Русской цивилизации, — привнесены извне. Они так или иначе были приняты народами, но и после этого русские разных национальностей спорили об образе Божием (т.е. о своде представлений обо всём Божест­венном как таковом) и о том, что представляет собой лад человеков и Всевышнего Бога по существу и по форме. Мы всегда спорили об этом среди себя, и многие вопреки господствующим традициям прямо оглашали то, что было у них на душе. Вопрос всегда состоял и состоит только в том, Бог ли положил это на душу, либо кто-то был одержим и истово шёл против Промысла, фанатично призывая при этом Бога себе в помощь. И эти споры наши всегда были непонятны иностранцам. Мы же — в стремлении обрести истину и воплотить её в жизнь — были беспощадны и к себе, и к окружающим в этой жизни, уповая на милостивый Суд Божий. И надо полагать, что именно за это неискоренимое стремление к выявлению и воплощению Правды-Истины в повседневную жизнь нам прощалось и прощается Богом многое из того, что не прощалось другим, ныне исчезнувшим культурам.

Так мы преодолели к 1917 г. за 900 лет библейский идеалистический атеизм. По существу также, но всего за 70 лет, к 1991 г. мы преодолели и материалистический идеализм в форме марксизма. И теперь русская верующая совесть, набравшись исторического опыта, оказалась в такой же ситуации выбора веры, в какой была в эпохуобусловленного многобожием и идолопоклонством кризиса язычества, имевшего место в канун принятия ислама волжскими булгарами (современный Татарстан) в 890 г. и крещения славянской Руси 989 г.

У историка В.О.Ключевского есть афоризм, в сложившихся обстоятельствах прямо относящийся к выбору веры: «Нравственное богословие цепляется за хвост русской беллетристики» (“Собрание сочинений в 9 томах”. Москва, «Мысль», 1990 г., т. 9, стр. 423). И как показала дальнейшая история ХХ века, нравственное богословие по совести Русской цивилизации действительно нашло выражение не в трудах философов или богословов, а в художественном произведении — романе М.А.Булгакова “Мастер и Маргарита”, который многие воспринимают в качестве «гимна демонизму». Но это не «гимн демонизму», а Евангелие беззаветной веры Богу по совести, предложенное обществу не в форме иссушающего душу и мысли философско-богословского трактата, а в иносказательно-символической форме романа-притчи³.

«— А теперь скажи мне, что это ты всё время употребляешь слова «добрые люди»? Ты всех, что ли, так называешь?

— Всех, — ответил арестант, — злых людей нет на свете» (“Мастер и Маргарита”, гл. 2).

И из этого ответа развивается всё богословие Русской цивилизации: провозглашаемое Иешуа и открыто им проповедуемое учение о всеобщей доброте людей не знает исключений как по отношению ко всем людям в совокупности, так и по отношению персонально к каждому. Обоснование утверждения «злых людей нет на свете» также просто: «Эти добрые люди (…) ничему не учились…»

Иными словами, зло — в порочной культуре, где не выработано праведного воспитания и, где люди учатся истине ошибками жизни образуемого ими общества,— объективно неизбежно, вследствие чего возлагать за него ответственность на кого бы то ни было из них объективно неуместно, т.е. такого рода обвинения несправедливы и сами неправедны, что бы ни сотворил кто-либо из людей и кто бы его в этом ни обвинял. Но это не соглашательство со злом и не требование быть покорным ему. Понимание факта изначальной доброты всех людей должно обязывать каждого к преображению себя и культуры общества в целом.

И соответственно все вероучения, в которых есть место аду как месту нескончаемого мучения грешников с точки зрения богословия Русской цивилизации — ошибочны или заведомо ложны.

Единственному Всевышнему Богу — Русскому Богу всех людей, Всемогущему Творцу всего и вся, Вседержителю — свойственна всеобъемлющая совокупность совершенства — Любовь и выражающая её Милость к Своему творению, исходящая изначально от стадии Предопределения Им бытия всего тварного.

Царствие Божие не может быть построено на страхе людей перед Богом или перед нескончаемым адом. И соответственно в Предопределении бытия нет места аду: но это не заведомое отпущение грехов, поощряющее к безнаказанному злодейству на Земле слабых и падших, ибо всем грешным предстоит познать стыд. В живом Русском языке понятие стыда связано не с судом, имеющим место после свершения чего либо, а с предосудительностью недостойного человека поведения. Предосудительность — одна из составляющих Божьего акта Предопределения бытия, и потому упреждает недостойное. Одно из значений слова «стыд», «студ» в Словаре В.И.Даля определяется так:

«Стыд (…) чувство или внутреннее сознание ПРЕДОСУДИТЕЛЬНОГО (выделено нами при цитировании), уничижение, самоосужденье, раскаянье и смиренье, нутреная исповедь перед совестью».

Среди пословиц и народных поговорок, приводимых В.И.Да­лем в этой статье, есть и такая: «Людской стыд (т.е. чужой стыд: наше пояснение при цитировании) — смех, а свой — смерть». А по сути свой стыд для многих оказывается хуже смерти, вслед­ствие чего не вытерпев стыда в жизни, они избирают смерть и кончают собой в безосновательной надежде уйти от стыда по смерти.

Мнение же о якобы незначительности и легкости искупления грехов, тем более совершенных по злому умыслу, познанием стыда — выражение некой мстительности и нравственно-этического беспамятства: те, кто думает так, забыли свои ощущения при первой волне стыда, которая накатила на них (скорее всего) в раннем детстве, когда они впервые почувствовали, что совершили что-то недостойное человека. Потом все мы научились уходить от стыда и подавлять его в себе. Но стыд “судного дня” — Постыдного дня, — на который обрекает сам себя каждый злоупотребляющий Божьим милостивым Предопределением, — подавить не сможет никто, и деться от него будет некуда. Поэтому, даже зная, что в Божьем Предопределении бытия нет места нескончаемому аду, не следует злоупотреблять милостью Божией даже в попускаемых Им пределах (для каждого своих). Причем следует знать и понимать, соотносить со своею жизнью, что тем, кто искренне ошибается — позволено то, что пресекается в отношении тех, кому сообщено, что делаемое ими есть ПРЕДОСУЖДЕННОЕ зло; и в пресечении их деятельности в жизни выражается один из видов защиты их же от нестерпимого стыда в Постыдный день.

И с точки зрения богословия по совести Русской цивилизации в этом мире все без исключения по их сути — посланники Всевышнего к их окружающим, в чем-то праведные, в чем-то ошибающиеся искренне, а в чем-то, возможно, и лицемерящие либо из алчности, либо из страха. Вследствие этого Бог не избирает никогда и никого для того, чтобы исключительно избранный Им вещал истину всем остальным, кому Бог якобы отказал в Своем непосредственном обращении к ним. Бог не отказывает никому, но не каждый выросший в неправедной культуре способен принять и донести до других Его обращение.

Но не получив праведного воспитания в не вызревшей пока еще культуре человечности, многие под воздействием гнёта культурной среды, культивирующей в их психике всевозможные страхи, предубеждения и ущербность, под воздействием разнородных привязанностей, сами уклоняются от сокровенных (от других) обращений к ним Бога непосредственно через их совесть; они не внемлют опосредованным обращениям к ним Бога через других людей, через памятники культуры и жизненные обстоятельства. И по этим же причинам они отмахиваются от даваемых Свыше непосредственно им крупиц истины как от назойливо лезущих в глаза мошек, давят их, и не видят необходимости поделиться доставшимися им крупинками с окружающими; либо трусят внятно согласиться с известными им истинами даже во внутреннем мире каждого, а не то что бы огласить их открыто в обществе, когда они противоречат сложившейся традиции, поддерживаемой всеми средствами неправедной культуры, поддерживаемой так или иначе всеми и каждым в обществе: выступить против сложившейся традиции — возможно обречь себя на жестокую смерть или на длительную жизнь отверженного и гонимого всеми. Но Богу принадлежит вечность, и потому Он может ждать до тех пор, пока культура цивилизации вызреет до человечности, пока все освободятся от страхов, и настанет царство истины вследствие того, что каждый будет без страха с любовью и по совести наместником Божиим на Земле.

Об этом Пилату и другим персонажам романа толковал Иешуа, но все были напуганы и озлоблены и не могли принять это без того, чтобы не извратить сказанного им, приспособив к страхам, привычным для образа жизни каждого из них… Так же большей частью происходит и в жизни на протяжении всей истории нынешней глобальной цивилизации. Но пора начинать жить иначе — без страха (страх — худший из пороков) по совести доверяя Богу свою жизнь и посмертное бытие:

Все люди без исключения в Предопределении бытия — в его Русском понимании — не рабы даже Богу, они — по Предопределению — Его свободные добровольные помощники и сотрудники.

Так станем, наконец, жить так, чтобы соответствовать Божьему Предопределению бытия Человека…

* * *

Есть в киноповести ещё и своеобразный постскриптум, над которым наша либерально-демократическая пресса посмеялась, и который никак в фильме, конечно же, не отражён, поскольку с точки зрения обыденного сознания кажется просто нелепым. И тем не менее он выглядит достаточно содержательным в русле второго смыслового ряда, лишний раз доказывая, что у настоящего художника “каждое лыко — в строку”.

“P.S. Через несколько лет, оказавшись в Голодной степи, Сухов ещё раз встретил «свой гарем». Освобожденные им женщины остались неразлучными. Дружной бригадой цементниц трудились они на строительстве канала.”

В постскриптуме — знамение воплощения надежд будущего. Давно известно, что все межнациональные кровавые разборки (в том числе и периода развала СССР и перестройки) — дело рук национальных “элит”, которые бездумно реализуют древний библейский алгоритм: “Разделяй и властвуй!”. Простым труженикам всех национальностей делить нечего, ибо они действительно цементируют будущее. Но в постскриптуме киноповести женщины работают “цементницами на строительстве канала”. Каналы — рукотворные сооружения, по которым в нужном человеку направлении для решения определённых целей (улучшения судоходства, орошения полей, подверженных засухе, осушения заболоченной местности) течёт вода. Вода — символ информации. Концепция Общественной Безопасности, альтернативная библейской концепции концентрации производительных сил в своём названии имеет слово “вода”. Кроме того, цемент в сочетании с водой превращает в монолит песок пустыни, доселе развеваемый ветрами; канал же способен принести цветение жизни туда, где раньше царила пустыня:

Там, где с землёю обгорелой
Слился, как дым небесный свод,
Там в беззаботности веселой
Безумье жалкое живёт.

Под раскалёнными лучами,
Зарывшись в пламенных песках,
Оно стеклянными очами
Чего-то ищет в облаках.

То вспрянет вдруг и, чутким ухом
Припав к растреснувшей земле,
Чему-то внемлет жадным слухом
С довольством тайным на челе.

И мнит, что слышит струй кипенье
Что слышит ток подземных вод,
И колыбельное их пенье,
И шумный из земли исход.

Ф.И.Тютчев, “Безумие”

Отсюда — глубокая символичность завершающих строк киноповести “Белое солнце пустыни”. После того, как лексически выражен второй смысловой ряд “Белого солнца пустыни”, злобному библейскому алгоритму придана определённая мера и эта мера соотносится с общевселенской мерой. Бог не вмешивается в дела людские, поскольку человеку Свыше дана свобода воли, но Бог, как иерархически Высшее Всё объемлющее управление, даёт объективную оценку качества управления по определённой субъективной концепции. Бог — Язычник и оценку качества управления Он всегда давал и дальше будет давать языком жизненных обстоятельств, создаваемых людьми в пределах Божьего попущения. И каждый сможет, если конечно пожелает, узнать объективную оценку качества управления по избранному им алгоритму благодаря языку Бога Живого, на котором Тот всегда говорит с людьми (да не всегда люди его слышат). В терминах Достаточно общей теории управления язык Бога Живого становится понятен земному разуму через явление положительных и отрицательных обратных связей. В результате в системе, алгоритм управления которой входит в противоречие с Божьим Промыслом — общевселенской мерой, активизируются положительные обратные связи и система идёт в “разнос”, что проявляется в росте всевозможных катастрофических явлений. И наоборот, в системе, алгоритм управления которой работает в согласии с общевселенской мерой, возникают устойчивые отрицательные обратные связи и управление входит в устойчивый по предсказуемости балансировочный режим.

 

3 января 1998 г. — 3 декабря 2000 г.