21 марта в Германии в возрасте 86 лет скончался поэт и прозаик Ефим Яковлевич Ярошевский. Он родился 19 марта 1935 года в Одессе. Много лет работал школьным учителем литературы и одновременно был яркой фигурой одесского андеграунда. Стихи и прозу писал с юности, но печататься начал лишь с 1990-х годов. Впервые его стихи напечатали в газете «Одесский вестник» в 1992 году, когда автору было 57 лет. Его «Провинциальный роман-с» – заметный текст в самиздате 1970-1980-х годов – впервые был опубликован в 1998 году в Нью-Йорке, а позже переиздавался в Одессе и в Санкт-Петербурге. Стихи Ярошевского печатались в журналах «Арион», «Новый мир», «Октябрь», «Крещатик», Дети Ра», «Дерибасовская-Ришельевская», «Артикль» и др. В 2001 году вышел сборник стихов «Поэты пишут в стол», а в 2005-м – книга «Королевское лето», в которой впервые довольно полно представлены и проза, и стихи Ярошевского. Победитель конкурса «Сетевой Дюк» 2000 года на лучшее произведение, посвящённое Одессе, в категории «Проза». С 2008 года жил в Германии.
Одесский художник Александр Ройтбурд отметил, что Ярошевский умер в день поэзии. Он назвал его последним великим писателем «одесской школы». «Ему не надо было стилизовать себя, чтобы «продолжать традиции» Бабеля или Багрицкого — в нем жила эта традиция, о чем бы и как бы он ни писал. Он принадлежал к этой плеяде органично, как дышал. И не важно, уходил ли он в архаику или в авангардные эксперименты, вводил в дискурс тексты священных книг, сводки горячих новостей или молодежно-тусовочные мемы. Его «Провинциальный роман-с» — самое значимое произведение одесской андеграундной прозы 70-80-х, зеркало одесского полуподпольного бытования культуры и искусства в эпоху краха оттепельных иллюзий, когда восставший из ада совок сжимал пальцы на горле всего живого и неподконторольного», — написал Ройтбурд.
На отлете
Мне кажется: на теплых камнях города
лежит моя голова.
Она осталась здесь…
Дышит, смотрит в листву, грезит –
послевоенным летом, детством,
клекотом свежей воды из-под крана,
югом, мокрой галькой моря,
облаками над Хаджибеем,
книгами юности,
нашими надеждами, музыкой –
отшелушившейся молодостью…
Теперь я вижу себя,
бегущего в лабиринте дворов
отощавшей гончей,
с исхудалым лицом педагога,
уже почти безумным…
Нынче все позади,
но это во мне.
Я долго смотрю на месяц.
Месяц тонкий, слезящийся …
Кругом ночь, крыши, туман.
Блестит мостовая… Никого.
Я не выдерживаю –
и поднимаюсь к звездам…
***
Мастерская
На лопнувшей стене печать глухой разрухи.
В потеках от дождей проступит натюрморт.
И мы забудемся… И затоскуют руки,
и в пальцах вздрогнет мир, и задохнется порт.
И, мхом поросшая, вдруг запоет рапана,
и каракатица вдруг выползет со дна,
и голубой моллюск проснется из тумана,
прихлынет океан, и сверзнется стена!..
И мир наполнится гомеровской октавой –
гекзаметром воды – размером бытия.
И стих исполнится целительной отравой –
духовной жаждой снов, еды и пития.
Так все мы скованы одной большой порукой.
На стук не открывать и знать – бессмертен дух.
Нас мало за столом. И мы храним друг друга.
Пусть ночь еще черна. Но пропоет петух.
***
Воспоминание о войне
Война закончена. Мы все убиты.
Мы до сих пор лежим. Мы не зарыты.
Случайный конь, на нас наткнувшись ночью,
пугается, вперед идти не хочет.
И, кланяясь, назад, назад уходит.
И стороною мертвых нас обходит.
Там мы лежим, не прибраны, небриты.
И видим все. Глаза у нас открыты.
Летают кони тихие во мраке…
А мы лежим. И жадно ждем атаки.
***
Когда не пишутся
стихи об одиночестве,
о прочности корней, о почвенности,
о непорочности зачатия, о творчестве,
о происках зимы, о крепости,
которую не взять ни в детстве, ни в отрочестве,
стихи о юности, о зодчестве,
об иночестве, о пророчестве
и о толстовском имени и отчестве…
стихи о бренности, о ревности, о глупости,
о распростертой пропасти и скупости…
О, Господи, подумать только – простыни
менять не надо, надо видеть сны,
от блуда пламенеюшие,
дожить до осени, до лета, до весны,
где комнаты стоят, прохладой веющие,
где юноши, уже слегка стареющие,
на бреющем полете тихо реющие,
висящие над пропастью во ржи,
и лица их печальны и нежны…
***
В.Ч.
Медленно постигаю твои стихи,
их принимаю почти внутривенно,
пью эти сумерки… Жизнь сокровенна,
дни благодатны и ночи тихи.
Ты ухитрился себя обмакнуть
в горечь и нежность,
в солонку мира…
Не сотворил из мира кумира,
но не сумел его обмануть.
Ветер невинен, и звeзды строги.
Не избежать этим летом разлуки.
Падают наземь небесные звуки,
тайно ложась в основанье строки…
Жаль, что не спрашиваешь, что же тут я
делаю?
Тешусь дождливой погодой.
Жадно живу на краю бытия,
ем хлеб изгнанья,
давясь свободой…
Одесский художник Александр Ройтбурд отметил, что Ярошевский умер в день поэзии. Он назвал его последним великим писателем «одесской школы». «Ему не надо было стилизовать себя, чтобы «продолжать традиции» Бабеля или Багрицкого — в нем жила эта традиция, о чем бы и как бы он ни писал. Он принадлежал к этой плеяде органично, как дышал. И не важно, уходил ли он в архаику или в авангардные эксперименты, вводил в дискурс тексты священных книг, сводки горячих новостей или молодежно-тусовочные мемы. Его «Провинциальный роман-с» — самое значимое произведение одесской андеграундной прозы 70-80-х, зеркало одесского полуподпольного бытования культуры и искусства в эпоху краха оттепельных иллюзий, когда восставший из ада совок сжимал пальцы на горле всего живого и неподконторольного», — написал Ройтбурд.
На отлете
Мне кажется: на теплых камнях города
лежит моя голова.
Она осталась здесь…
Дышит, смотрит в листву, грезит –
послевоенным летом, детством,
клекотом свежей воды из-под крана,
югом, мокрой галькой моря,
облаками над Хаджибеем,
книгами юности,
нашими надеждами, музыкой –
отшелушившейся молодостью…
Теперь я вижу себя,
бегущего в лабиринте дворов
отощавшей гончей,
с исхудалым лицом педагога,
уже почти безумным…
Нынче все позади,
но это во мне.
Я долго смотрю на месяц.
Месяц тонкий, слезящийся …
Кругом ночь, крыши, туман.
Блестит мостовая… Никого.
Я не выдерживаю –
и поднимаюсь к звездам…
***
Мастерская
На лопнувшей стене печать глухой разрухи.
В потеках от дождей проступит натюрморт.
И мы забудемся… И затоскуют руки,
и в пальцах вздрогнет мир, и задохнется порт.
И, мхом поросшая, вдруг запоет рапана,
и каракатица вдруг выползет со дна,
и голубой моллюск проснется из тумана,
прихлынет океан, и сверзнется стена!..
И мир наполнится гомеровской октавой –
гекзаметром воды – размером бытия.
И стих исполнится целительной отравой –
духовной жаждой снов, еды и пития.
Так все мы скованы одной большой порукой.
На стук не открывать и знать – бессмертен дух.
Нас мало за столом. И мы храним друг друга.
Пусть ночь еще черна. Но пропоет петух.
***
Воспоминание о войне
Война закончена. Мы все убиты.
Мы до сих пор лежим. Мы не зарыты.
Случайный конь, на нас наткнувшись ночью,
пугается, вперед идти не хочет.
И, кланяясь, назад, назад уходит.
И стороною мертвых нас обходит.
Там мы лежим, не прибраны, небриты.
И видим все. Глаза у нас открыты.
Летают кони тихие во мраке…
А мы лежим. И жадно ждем атаки.
***
Когда не пишутся
стихи об одиночестве,
о прочности корней, о почвенности,
о непорочности зачатия, о творчестве,
о происках зимы, о крепости,
которую не взять ни в детстве, ни в отрочестве,
стихи о юности, о зодчестве,
об иночестве, о пророчестве
и о толстовском имени и отчестве…
стихи о бренности, о ревности, о глупости,
о распростертой пропасти и скупости…
О, Господи, подумать только – простыни
менять не надо, надо видеть сны,
от блуда пламенеюшие,
дожить до осени, до лета, до весны,
где комнаты стоят, прохладой веющие,
где юноши, уже слегка стареющие,
на бреющем полете тихо реющие,
висящие над пропастью во ржи,
и лица их печальны и нежны…
***
В.Ч.
Медленно постигаю твои стихи,
их принимаю почти внутривенно,
пью эти сумерки… Жизнь сокровенна,
дни благодатны и ночи тихи.
Ты ухитрился себя обмакнуть
в горечь и нежность,
в солонку мира…
Не сотворил из мира кумира,
но не сумел его обмануть.
Ветер невинен, и звeзды строги.
Не избежать этим летом разлуки.
Падают наземь небесные звуки,
тайно ложась в основанье строки…
Жаль, что не спрашиваешь, что же тут я
делаю?
Тешусь дождливой погодой.
Жадно живу на краю бытия,
ем хлеб изгнанья,
давясь свободой…
Свежие комментарии