Десять слов о новой книге Кашина

 

К Горбачеву у меня сложное отношение: для меня он не слабак и не освободитель — просто нормальный советский диктатор, который — и примеры Тбилиси, Баку и Вильнюса мы помним — спокойно расстрелял бы советский «майдан», но вот просто не повезло человеку, бывает.

Кашин Горбачева любит, это известно, но в книге он его зачем-то преподносит просто как случайного старика, которому сам Кашин по странной традиции звонит каждый раз, когда очередной взломанный твиттер какого-нибудь СМИ сообщает о смерти Горбачева. Здесь трудно удержаться от мрачного прогноза: мол, вот будет дело, если Горбачев прочитает «Горби-дрим», расстроится и действительно умрет, — но, как говорит в книге Кашина Громыко, мы же не звери какие-то, поэтому мрачных прогнозов делать не будем, пусть дедушка живет и пусть Кашин ему продолжает звонить.

 

Кашин написал свой «Омон Ра», и, хотя любое сравнение с Пелевиным будет не в пользу автора «Горби-дрима», значения это не имеет. Еще в первом своем романе «Роисся вперде» Кашин недвусмысленно заявил, что из журналистики для себя он видит только один путь — куда-то туда, в художественную литературу. Не думаю, что амбиции Кашина здесь первичны: журналистика в России сейчас такова, что любой уважающий себя человек действительно захотел бы из нее убежать, и Кашин тут выступает как продолжатель традиции не столько даже Пелевина, сколько Проханова и Доренко. Книга «Горби-дрим», как и предыдущая «Роисся вперде», должна стоять на одной полке с «Господином Гексогеном» и «2008». Но вот переход именно Кашина в Пелевины выглядит более чем оправданным: за годы своей журналистской карьеры он именно что придумал слишком много персонажей разной степени отвратительности, от Ильи Яшина до эпических хипстеров, а придуманным героям место все-таки в книгах, а не в координационных советах.

 

Кашин обсуждает с Горбачевым его пиджак: он слышал от современников, что пиджак был карденовский, — Горбачев возражает и говорит, что пиджак был из ателье. Известно, что для обшивавшего советскую номенклатуру Славы Зайцева именно вещи Кардена были основным источником вдохновения на грани плагиата. Я спрашивал Кашина, это ли он имел в виду, но тот ответил, что нет, о Зайцеве он и не думал. Если это правда и если действительно с пиджаком все само получилось — вообще-то, это показатель высокого качества текста, Кашину плюсик.

 

Формулировки, характерные для горбачевской и постгорбачевской политической культуры, в книге Кашина появляются задолго до того, как возникают соответствующие реалии: о Берлинской стене герои рассуждают в самом начале войны, в послевоенной Литве Суслов мечтает об ОМОНе, а Сталин возражает против разгона врагов советской власти с помощью саперных лопаток. Сначала об эти моменты спотыкаешься, потом привыкаешь, и когда Громыко, наблюдая за борьбой в политбюро, напевает «Все идет по плану», это уже не удивляет: в самом деле, разве он не мог такое петь?

 

Если описывать роман Кашина в терминах типа «грозное обаяние этой книги», то надо иметь в виду прежде всего сюжетную линию с академиком Александровым, а точнее — с ядерными физиками сталинского поколения вообще (Курчатов, который там тоже упоминается, был в общем таким же). Александров у Кашина — единственный по-настоящему живой герой; все остальные, включая Горбачева, — обычные люди, которых назначили, и они работают, не терзая себя глубокими размышлениями. Рефлексирует только Александров, и рефлексирует так, что именно его протест, чудовищный по форме, оказывается адекватным ситуации: «Вот вам, бляди, барабан». Хороший Александров у Кашина, красивый.

 

У Кашина были какие-то высказывания о «победобесии», то есть о неестественном и несоразмерном реальности культе Победы, но своим романом писатель сам опровергает представление об этом культе как о чем-то надуманном и искусственном. Со слов кашинского Горбачева выходит, что Советский Союз только для того и был создан, чтобы второй раз после Первой мировой повоевать с «центральными державами» и победить их. Если так, то культ Победы вполне оправдан: советский народ принес огромную жертву и, разумеется, имеет полное право требовать к этой жертве уважения. И логично, что и нынешняя правящая элита использует тот же культ: больше-то брать просто нечего. Вся остальная советская история — побочный эффект и сопутствующий ущерб, при иных задачах бессмысленный.

 

Из всепоглощающей Второй мировой следует, что Холодная война ничего не значила, ее не было, была просто, если говорить модными перестроечными словечками, конверсия, и никто не имеет права называть результаты этой конверсии чьей-то победой и тем более поражением. Не война это была, а просто исполнение контрактных обязательств перед союзниками, и, кстати, по Кашину получается, что Путин на Валдае и в Мюнхене очень даже прав — а западные лидеры, действительно, неправы, утверждая, будто мы по тому контракту им сдались. Не сдались и не должны были, и попробуйте доказать обратное. В пользу Кашина неожиданно свидетельствует нынешнее фарсовое продолжение Холодной войны: если обе стороны так пыжатся, выдавая текущие внешнеполитические терки за глобальное противостояние, значит здесь в самом деле что-то нечисто. Впрочем, Холодная война, каким бы театром теней она ни была, оказала такое сильное влияние на всю мировую культуру, от всевозможной постапокалиптики до шпионских триллеров, от битников в США до «мечтателей» в Европе, что глупо ее выбрасывать на помойку, да никто и не выбросит, и Кашин, конечно, не помешает. Если у Кашина члены советского политбюро посылают друг другу милые открытки через песни Лещенко и даже Гребенщикова (а сейчас уже, вероятно, и через Верку Сердючку), то какие гарантии, что на международном уровне не происходит ровно то же самое? Вот сказал, например, Джон Леннон, что «Битлз» популярнее Иисуса Христа, а это просто Лондон над американскими консерваторами прикалывается.

 

Поразительно, что у Кашина в повествовании о 70 годах советской истории вообще никак не фигурирует народ: он просто не упоминается как субъект, его нет, и нет по его поводу никакой моральной рефлексии — просто наедине с историей действует маленькая группа номенклатурных деятелей. Единственный намек на соприкосновение с народными массами — это Хрущев с Новочеркасском, но и здесь никого не волнует моральная сторона дела, только техническая. И именно по техническим причинам Хрущев отбраковывается: сам дурак, барина включил, глупостей наделал. Безнародная концепция истории — спорная, конечно, но с другой стороны, вот те 84 % из социологии последних лет — о них что, стоит думать как о субъекте? Да нет же.

 

Все герои Кашина (кроме академика Александрова, у которого, впрочем, своя история) ненавидят и презирают чекистов, но никто подробно не объясняет, за что именно. Если за то же самое, за что их любит и уважает Александров, то не лучше ли было сразу передать страну Берии? И в связи с этим непонятно, какую роль в этой схеме играет Путин — символ победившего чекизма. А Горбачев о Путине вообще ничего особенного не говорит, хотя мнения о нем очевидно невысокого: «Даже Путин сможет вернуть России Крым». Так оно и вышло. Зато говорит о себе, что «страну не уберег». И вот что он под эти подразумевает? Победу чекистов (между прочим, после нее план, которому служил Горбачев, принципиально никак не изменился) или тривиально распад СССР; прежде всего — независимость Украины и Беларуси? Кашин этого не объясняет, но, наверное, правильно и делает: тут только догадываться и можно, любое утверждение спекулятивно.

 

Единственный сюрреалистический эпизод романа — превращение Ельцина в Кашина («Это у меня нет пальца!»), и это довольно дерзкий трюк, потому что Кашин как Ельцин медведевской перестройки (Медведев в романе, в отличие от Путина, как раз есть) — это вполне катастрофический диагноз той постсоветской реальности, которую в романе Кашина так старательно строил Горбачев. И если выбирать между ролью Ельцина и ролью Пелевина, то я бы советовал Кашину быть все-таки писателем, тем более что новой перестройки ждать неоткуда, а книга, наоборот, получилась хорошая.