Наматывая сопли на кулак, Коля Карамзин собирался за границу. Карамзину было неполных 23 года. Ему предстояло увидеть Францию, Англию, Германию, Швейцарию, познакомиться с Кантом, и еще на пути к Риге он выплакал все глаза. «Сел я в кибитку, взглянул на Москву, где оставалось для меня столько любезного, и сказал: прости! Колокольчик зазвенел, лошади помчались… и друг ваш осиротел в мире, осиротел в душе своей!». Боже ты мой! Можно подумать, человек не устрицы едет ламбруско запивать, а в кипящий котел бросается. Сентиментализм, говорите? Оно и видно.
В XVIII веке все такие патриоты, что прямо за сердце хватаешься. Не может русский человек просто взять и поехать за границу. Сперва надо, чтобы все друзья с тобой попрощались, чтобы все родственники тебя оплакали, чтобы все узнали, какой ты бедный и несчастный, тебя же, упаси бог, какая-нибудь Италия ждет или Франция, что еще хуже, а главное — ты ведь этого совсем не хотел! О скольких бедняжках можно прочитать: «С такого-то по такой-то годы вынужденно жил на Лазурном берегу» или «Вместе с тем-то и тем-то вынужденно пребывал на службе за границей» — то есть, все это исключительно скрепя сердце, мол, вы уж простите — здоровье поправляю, или — обстоятельства так сложились, или — начальство заставило, но чтобы сам — что вы! Сам ни за что не поехал бы. Вот, здоровье поправлю — и сразу обратно, в родные снега, степи, болота, Отечеству служить.
Карамзин хотел, чтобы русские начали писать легко и складно
И все-таки узнать, что там, на чужбине делается, всем хотелось. Поэтому Карамзин, когда вернулся, он дневничок-то свой походный опубликовал, а, опубликовав, стал страшно знаменитым и понял, что надо продолжать писать. В 25 лет стать практически кумиром своего поколения молодого Колю вполне устраивало. Единственное, что его не устраивало, — это как писали другие.
Не то чтобы они писали плохо, нет, но как-то слишком длинно и неуклюже, по-церковнославянски как-то. Как Ломоносов, если вы понимаете, о чем я. Никто не спорил, что Ломоносов великий, но с тем, что его невыносимо читать, многие соглашались. И Николя, заручившись поддержкой молодых и прогрессивных, решил взяться за дело…
«Промышленность», «влюбленность» — эти слова придумал Карамзин
Наверняка вам знакомо это чувство — однажды ты просыпаешься и понимаешь, что все вокруг учат тебя жить. Что делать, как говорить, какой стороной есть бутерброд — всегда найдется кто-то, кто знает лучше. Карамзин в свое время стал одним из тех дотошных типов, которые всюду лезли со своими правилами. Он хотел, чтобы русские начали писать легко и складно, и поганой метлой гнал с языка современников громоздкие старославянизмы. Казалось бы, чего прицепился? Ну колико, ну понеже, ну бяху. Но Карамзин шел на принцип: «Девушка, имеющая вкус, не может ни сказать, ни написать в письме «колико»», — заявлял он тоном, не терпящим возражений.
Сгоряча он насочинял кучу новых слов, типа «промышленность», «потребность», «будущность», «влюбленность», а также всякие правила, как старыми словами лучше пользоваться. До Карамзина, например, никому в голову не приходило, что слово «интересный» может означать не только денежный интерес, но и просто человеческий. Кроме шуток, реформа у него получилась грандиозная, а варваризмов появилось столько, что язык родной не узнаешь: было «путешествие» — стал «вояж», был «отрывок» — стал «фрагмент», было «посещение» — стал «визит». Казалось бы, ура, цель достигнута, но Карамзин посмотрел на все это, посмотрел, подумал. Потом достал свои «Письма русского путешественника», перечитал, взял карандаш и для готовящегося переиздания вычеркнул почти все свои новые словечки к сами знаете чьей бабушке.
Свежие комментарии